— Конечно, не следует переводить это в личностную плоскость — в то время такова была официальная политика университета. На медицинский факультет Гарварда женщин стали брать только начиная с тысяча девятьсот сорок пятого года.

— И даже в войну не брали? — Лора была поражена.

Джудит покачала головой:

— По-видимому, женщины не считались достойными столь престижного заведения. Да и сегодня принимают не более пяти-шести девушек в год, причем считают это величайшей уступкой со своей стороны. Еще в тысяча восемьсот восемьдесят первом году несколько бостонских женщин предложили Гарварду что-то порядка миллиона долларов, чтобы университет согласился готовить ежегодно по нескольку женщин-врачей. Можно себе представить, какая это в то время была сумма! И что бы ты думала? Гарвард ответил «нет».

Нельзя сказать, чтобы все это укрепило Лору в ее намерении.

Джудит поведала еще кое-что:

— Любопытно, но одна женщина в то время на факультете все же училась. Тебе что-нибудь говорит имя Фанни Фармер?

— Это та, что написала кулинарную книгу?

Джудит кивнула:

— Хочешь — верь, хочешь — нет, но в те времена кулинария на медицинском была в числе обязательных дисциплин.

— Для чего же?

— Точно не скажу, — ответила Джудит — Но поскольку жениться студентам не разрешалось, то, по-видимому, профессора сочли, что им следует научиться себе готовить.

— Похоже на монастырский устав, — заметила Лора. — Но я все равно хочу попытать счастья, профессор Болдуин. Вы мне поможете?

— Только в том случае, Лора, если ты внутренне готова к провалу. Уж поверь мне, можно сойти с ума, когда видишь, как парень, который сидел рядом с тобой на биологии или химии и которого ты фактически натаскала, чтобы он с грехом пополам смог заработать положительную оценку, становится студентом-медиком, а ты со своим высшим баллом оказываешься недостойной. Если мои слова звучат горько, то они вполне отражают то, что у меня на душе.

— Хотите меня отговорить? — спросила Лора.

— А это возможно? — поинтересовалась Джудит.

— Нет, — твердо заявила девушка.

— Отлично! — Профессорша улыбнулась. — Тогда давай разрабатывать план кампании.

Вернувшись в общежитие, Лора обнаружила ворох записок от незнакомых парней. А кроме того, письмо от Барни.

Привет, Кастельяно!

Это первый текст, который я печатаю на машинке, подаренной мне твоими предками по случаю окончания школы.

Я только что вселился в Джон Джей-холл. Келью мою просторной не назовешь. По сравнению с ней телефонная будка тянет на Центральный вокзал. Зато я уже познакомился с несколькими классными ребятами и множеством подготовишек с медицинского.

Забавно, но никто из этих подготовишек мне классным не показался. Такое ощущение, что они все подвержены болезни, которую можно назвать синдромом царя Мидаса. На досуге читают — ты не поверишь — «Экономику медицины».

Колумбия произвела на меня большое впечатление, и, хотя мне требуется обязательный набор наук, я решил специализироваться в английском. Не мог же я упустить случай слушать лекции таких тяжеловесов, как Жак Барзен и Лайонел Триллинг! Последний читает здесь курс под названием «Фрейд и кризис культуры». Представляешь, это считается курсом по литературе!

Все было бы прекрасно, если бы не заставляли слушать органическую химию, но я хочу отделаться от этой гадости поскорее, чтобы не висела надо мной дамокловым мечом.

На прошлой неделе я ради хохмы пошел на баскетбольные пробы для первокурсников. Поскольку я заранее знал, что играть мне не светит, даже если каким-то чудом окажусь в команде, то я был спокоен как слон.

Зал был битком набит спортсменами, но мало-помалу зерна были отделены от плевел (чувствуешь, как я оседлал сельскохозяйственные метафоры?), а меня все еще не отсеяли. Когда остались последние две пятерки, я совсем озверел и стал пробовать неимоверно дальние броски — и даже левый крюк, — и все, как по волшебству, ложились в корзину. В конце концов я оказался пред светлым ликом тренера первокурсников, невероятного пижона из богатеньких по имени Кен Кэссиди.

И вот после его полной энтузиазма речи я подхожу и говорю, что по финансовым соображениям не смогу принять его любезное приглашение.

То, что он произнес в ответ, отчасти поколебало его образ идеального джентльмена. Как это я, эдакий сукин сын, мог тратить его драгоценное время, если я заведомо знал, что не смогу играть? И т. д., и т. п. Должен тебе сказать, что некоторые из употребленных им эпитетов я даже на бруклинских спортплощадках не слышал.

Ладно, побежал. Опущу письмо по дороге на работу.

Надеюсь, ты себя хорошо ведешь?

С любовью

Барни.

На Рождество у них накопилось столько новостей, что они проговорили до четырех часов утра. Из того, с каким энтузиазмом Барни рассказывал об интеллектуальных гигантах, чьи лекции он имеет возможность слушать, Лора заключила, что Колумбийский университет дает лучшее образование, чем Гарвард.

Но одно роднило эти заведения: среди тех, кто готовился продолжать учебу на медицинском, были в подавляющем большинстве мужчины, да к тому же беспринципные, преисполненные духа соперничества зубрилы, которые, не задумываясь, испортят твою лабораторную по химии, стоит тебе отлучиться по естественной надобности.

На следующий день был еще один долгий ночной разговор. На сей раз тема была животрепещущей для обоих — родители.

Харольд Ливингстон нашел способ избавиться от ощущения собственной никчемности. Ему пришла в голову мысль использовать приобретенные на фронте навыки для перевода классических произведений восточной литературы, начиная с «Повести о Гэндзи», самого известного японского средневекового романа.

Барни гордился мужеством отца и попытался заверить Уоррена, что для Харольда это не просто способ борьбы с болезнью. Он подошел к этому вопросу по-деловому и, перерыв университетскую книжную лавку, пришел к выводу, что работа Харольда может восполнить существенный пробел в издании художественной литературы.

— Ему это придаст новых жизненных сил.

Что касается Лоры, то ей встреча с семьей радости не принесла. Едва войдя в родительский дом, она ощутила, что семейная жизнь Кастельяно трещит по швам. Каждый старался сделать Лору своей союзницей, словно ища в этом оправдание избранному им пути. А пути их теперь совсем разошлись.

Инес, которая стала так часто бывать в церкви и исповедоваться в грехах, что едва ли успевала нагрешить в промежутках, уговаривала Лору пойти с ней к исповеди.

— Извини, мама, — ответила дочь, — но мне не в чем исповедоваться.

— Дитя мое, мы все от рождения грешники.

На мгновение Лора забыла, что первым ослушанием человека был Адамов грех. Ей вспомнилось другое позорное пятно, павшее на человека после изгнания из рая: Каинова печать. Это было ближе к тому, что она видела дома. Разве я сторож сестре моей? Она знала, что ответ — по крайней мере, в представлении ее матери — будет утвердительным.